Что вызвало повторную паузу, ибо не было предусмотрено программой. Как бы парируя, Лиль и Хмельмая вознесли в унисон свои голоса.

– Каждый понимает в меру своей исперченности… – очень спокойно заявили они.

– И каждый кулич свою начинку хает и хает, – двойным каноном отозвались Сапфир и Вольф.

Однако было видно, что думают они о чем-то другом: их глаза перестали гармонировать друг с другом.

Ужин продолжался, ко всеобщему удовлетворению.

– Посидим еще? – предложил за десертом Ляпис. – Неохота идти наверх спать.

Он занимал одну половину второго этажа, Хмельмая – другую. Вот так, по чистой случайности.

Лиль хотелось бы уже пойти и лечь с мужем, но она подумала, что это, быть может, позабавит Вольфа. Его отвлечет. Освежит. Раззадорит. Вечеринка с друзьями. Она сказала:

– Позвони друзьям.

– Кому? – спросил Вольф, снимая трубку.

Ему подсказали кому, и те были не прочь. Чтобы создать дружескую атмосферу, Лиль и Хмельмая во время переговоров улыбались.

Вольф отставил телефон в сторону. Он думал, что доставляет Лиль удовольствие. Так как из стыдливости она не говорила всего вслух, он ее не очень-то понимал.

– Чем будем заниматься? – сказал он. – Все как обычно? Пластинки, бутылки, танцы, разодранные занавески, засорившиеся раковины? Ну ладно, если это доставит тебе удовольствие, Лиль.

Лиль хотелось разрыдаться. Зарыться лицом в большую кучу голубого пуха. Она с трудом преодолела ощущение горечи и велела Ляпису открыть шкаф с напитками, чтобы все-таки повеселиться. Хмельмая поняла почти все, она встала и, проходя мимо Лиль, пожала ей руку.

Горничная вместо десерта наполняла кофейной ложечкой левое ухо сенатора Дюпона не очень свирепой, уже чуть прирученной горчицей, и сенатор качал головой из опасения, что противоположное движение – хвостом – будет принято за знак высокой оценки происходящего.

Среди десятка извлеченных Ляписом бутылок Лиль выбрала светло-зеленую и налила из нее под завязку, не оставив места для воды.

– Тебе, Хмель? – предложила она.

– Конечно, – дружелюбно ответила Хмельмая.

Сапфир исчез по направлению к ванной, чтобы под ее сенью привести в порядок некоторые детали своего туалета. Вольф смотрел из окна на запад.

Одно за другим с легким ропотом, трепетом раскаленного железа в воде гасли красные полотнища облаков. На какой-то миг все замерло.

Спустя четверть часа на вечеринку прибыли друзья. Сапфир вышел из ванны с покрасневшим от спешки носом и поставил первую пластинку. Так продолжалось до половины четвертого, до четырех. Внизу, посреди Квадрата, по-прежнему ворчала машина, и мотор перфорировал ночь своим крохотным мерцающим светлячком.

Глава IV

Две пары все еще танцевали, одну из них составляли Лиль и Ляпис. Лиль была довольна: ее приглашали весь вечер, и при поддержке нескольких бокалов все устроилось очень даже хорошо. Вольф глянул на них и, выскользнув наружу, направился к себе в кабинет. Там, в углу, на четырех ножках стояло высокое зеркало из полированного серебра. Вольф подошел к нему и вытянулся во весь рост лицом к металлу, чтобы поговорить с собой как мужчина с мужчиной. Двойник из серебра замер перед ним в ожидании. Вольф прижал руки к холодной металлической поверхности, чтобы удостовериться в присутствии отражения.

– Что у тебя? – сказал он.

Отражение пожало плечами.

– Чего ты хочешь?.. – добавил Вольф. – Ты неплохо выглядишь – отсюда.

Его рука потянулась к стене и поколдовала над выключателем. Комната одним махом провалилась в темноту. Только отражение Вольфа осталось освещенным. Оно черпало свой свет из иного источника.

– Что ты делаешь, чтобы выйти из положения? – продолжал Вольф. – И впрочем, из какого положения?

Отражение вздохнуло. Вздох утомления. Вольф расхохотался:

– Вот так, пожалей себя. Короче говоря, ничего не выходит. Скоро увидишь, приятель. Когда я войду в эту машину.

Изображение казалось весьма раздосадованным.

– Здесь, – сказал Вольф, – что я здесь вижу? Неизвестность, глаза, люди… бесплотный прах… да еще это проклятое небо, как перепонка.

– Сиди смирно, – отчетливо произнесло отражение. – А то, чего доброго, переломаешь нам ноги.

– Это обескураживает, а? – поднял его на смех Вольф. – Ты боишься, как бы я не отчаялся, когда все забуду? Лучше обмануться в своих надеждах, чем надеяться неизвестно на что. Во всяком случае, знать-то надо. Тем более что подворачивается такой случай… Но отвечай же наконец, черт возьми!..

Его визави оставался нем, неодобрителен.

– И машина мне ничего не стоила, – сказал Вольф. – Отдаешь себе отчет? Это мой шанс. Шанс всей моей жизни, вот. И чтобы я его упустил? Ни за что. Решение, которое ведет к гибели, стоит больше, чем любая неопределенность. Ты не согласен?

– Не согласен, – откликнулось отражение.

– Понятно, – грубо оборвал его Вольф. – Говорил здесь я. Ты – не в счет. Ты мне больше ни к чему. Выбираю я. Ясность. А! Болтаю тут… Тоже мне оратор…

Он с трудом выпрямился. Перед ним маячило его изображение, будто выгравированное на листке серебра. Он снова включил свет, и оно медленно стерлось. Его рука, лежавшая на выключателе, была тверда и бела, как металл зеркала.

Глава V

Вольф слегка привел себя в порядок, перед тем как вернуться в зал, где пили и танцевали. Вымыл руки, отпустил, но недалеко, усы, убедился, что они ему не идут, сбрил, не отходя от кассы, и завязал галстук на другой, более пространный манер, ибо мода успела за это время уйти вперед. Затем, рискуя шокировать коридор, он проник в него с другой стороны. Походя повернул рубильник, служивший для смены атмосферы во время долгих зимних вечеров; в результате электрическое освещение сменилось на ультрамягкое, для пущей надежности приглушенное рентгеновское излучение, которое проецировало на люминесцентные стены увеличенные изображения сердец танцующих. По их ритму можно было судить, любят ли они своих партнеров.

Ляпис танцевал с Лиль. С этой стороны все шло как надо, и их сердца, оба весьма красивой формы и, однако, непохожие друг на друга, подрагивали рассеянно, спокойно. Хмельмая стояла у стойки бара с остановившимся сердцем. Две другие пары были образованы путем обмена законными женскими составляющими, и аллюр их сердец, бесспорно, доказывал, что эта система простиралась и за пределы танца.

Вольф пригласил Хмельмаю. Нежная, равнодушная, она послушно следовала за ним. Они прошлись мимо окна. Было поздно или же рано, и ночь, образуя схожие с клубами тяжелого дыма круговороты, стекала по крыше дома вдоль пылающего света, который тут же заставлял ее испаряться. Вольф понемногу остановился. Они добрались до двери.

– Пойдем, – сказал он Хмельмае. – Прогуляемся снаружи.

– С удовольствием, – ответила Хмельмая.

Проходя мимо, она прихватила с тарелки пригоршню вишен, и Вольф посторонился, чтобы дать ей выйти. Их тела